Потаенный Киев. Хранитель. История третья. Детнош

Благодарность Катерине за веру в силу любви.

Хранитель-3, Детнош.

Порыв ветра всколыхнул застоявшуюся августовскую ночь, пробежался по ветвям чахлых деревьев, заставил скрипнуть старые качели, поднял придорожную пыль, плюнул мелким крошевом в покрасневшее лицо тяжело бредущего человека. Тот вяло выругался, отхлебнул из полупустой бутылки, продолжив путь по ускользающей дорожке.

Он был пьян. Не тем бесшабашным легким хмелем, позволяющим порой творить чудеса, а вязким, тяжелым маревом, сковывающим движения и замедляющим восприятие.

Ему изменила жена. Впервые. Только сейчас пришло понимание того, насколько испортились их отношения за последнее время. Ушла влюбленность, сменившись обыденностью. Детьми они так и не обзавелись, пропасть становилась все шире.

Надрывный отчаянный вой прокатился над спящими домами, увязнув в вонючей подворотне. Прохожий пошатнулся, чуть не упав, испуганно оглянулся.

Позади было пусто. Только неоформленная тень, усилившийся запах опавших листьев, отголосок звука на грани восприятия. Вслушиваться не хотелось. Всматриваться тоже. Сильно захотелось убраться отсюда подальше.

Попытка ускорить шаг не удалась. Земля пошатывалась, выкидывая странные кренделя.

Ветер утих. Гнетущая тишина заполонила промежутки между темными громадами зданий, тяжело опустившись на плечи.

Крадущаяся.

Пронзительная.

Смертоносная.

Страх почти перебил хмель и по-хозяйски обосновался во всем теле. Когда сердце было уже на пределе, пришел звук. Посреди пустынной улицы раздался обиженный детский плач. Он стал последней каплей.

Бешеный бег мимо полупрозрачных вековых деревьев.

Организм, отравленный водкой, не выдержал темпа, задаваемого сознанием. Лихорадочно ловя воздух, держась за бок, мужик остановился возле бетонной стены.

Один он пробыл недолго.

Хихиканье, прозвучавшее в двух шагах, подвигло на казавшийся невозможным рывок.

Хрипло проталкивая в глотку каждый вдох, он выгадал еще несколько минут. Все ресурсы тела были исчерпаны. Человек сполз по стволу молодого клена, понимая, что останавливаться нельзя, нужно бежать. Но бежать он больше не мог.

Торжествующий детский смех, раздавшийся над ухом, опрокинул наземь.

«Лидку жалко, как она теперь кредит без меня вернет». Тело под кленом дернулось еще несколько раз и затихло.

Субботнее утро началось поздно. Виктор окинул взглядом покрытый зеленым сукном стол, c расписанной пулей, пустыми пивными бокалами.   Вечер удался. Полтиничек был разыгран весело и познавательно. Пиво было свежим, расклады интересными, а выиграли как всегда немцы. Он глянул на результат возле своего имени, весело насвистывая, направился в ванную.

Традиции пятничного префа тянулись еще с института. Партнеры менялись, но зачастую среди них оказывались Вовчик и Серж. Последний, прикупив пятую книжную точку, появлялся все реже, но вчера, забив на бизнес, таки вырвался. Прихватив с собой изумительную горбушу.

«Наша служба и опасна и трудна», — донеслось из гостиной. На мобилу Вовчик отозвался не сразу. Сонное «Але» сменилось тишиной. Через минуту полуодетый приятель столкнулся с выходящим из ванной Никитиным.

— Прикинь, утро испортили. Че-то с дядей Колей случилось. Надо ехать смотреть. Говорят что-то странное.

— Я с тобой мотнусь, не бросать же страждущего в такую рань.

Выйдя из морга и закурив, Вовчик ошарашено посмотрел на друга.

— Он же батиного возраста, полтинник с небольшим. А тут старик лет 80. Но это он, отец опознал. И все приметы совпадают. Что за икс-файлы, твою мать! А район, где его нашли. Спальный. Вообще херня какая-то. Народ обычно шарится толпами. А тут только утром дворник наткнулся. Ничего не понимаю, говорит. Людей никого. Даже стая кабыздохов местных как сквозь землю провалилась. Каждое утро им, говорит, кусок едова кидаю. А сегодня зову-зову. Как корова языком.

Прозвеневший тревожный звоночек Хранитель поначалу проигнорировал. Но с приближением вечера желание наведаться на место смерти Вовиного дяди росло и крепло.

Хм. А где обещанные толпы народу? Таких пустынных улиц в Киеве в 11 вечера Виконт не видал уже давно. Редкие прохожие вели себя, как при беспощадной бомбардировке. Не было видно компаний подвыпившей молодежи, так «украшающих» спальные районы. Даже музыка из немногих работающих кабаков доносилась как-то приглушенно. На районе было что-то явно не так.

Хранитель приподнял голову. Мысленный посыл унесся, растаяв между домами.

«Я слушаю тебя», — раздалось в голове через минуту.

— Ты тот, кто смотрит за этой частью Города. На твоей территории что-то происходит. Я хочу знать, что.

«Это смертельная опасность. Я бороться не могу. И ты не сможешь, если не встретишь соратников. Попробуешь сам – умрешь. Оно в своем праве. Силой не сломишь».

—  Оставь иносказания. Что это?

«Я не могу тебе ответить. Прости».

Наступивший полдень Виконт встретил традиционно.

«Извини, брат, что вчера не пришел. Тут очень странный расклад лег. Районный загадками заговорил, что твой сфинкс. Нифига я если честно не понимаю».

Ощущение родилось не сразу. Пульсирующая тьма сменилась слепящим светом. ГОЛОД. Неопределенность, непониманием. ГОЛОД. Любовь, любопытство — страхом. ГОЛОД. Боль, бессилие — удовлетворением.

«Что это было, Кися?» Уходил из парка Виктор в сильнейшем недоумении.

Нежный перебор резанул по уху.

— Девушка, у вас гитара не строит, — передернувшись, обратился Виктор к симпатичной шатенке с «Кремоной».

— Прежде чем говорить про мою четвертую, посмотрите на свою пятую, — лукавый взгляд из-под челки заставил позабыть о массе важных дел.

Брусчатка Андреевского сменялась асфальтом Подола, затем песком Труханова. Мотивы и нюансы беседы менялись еще чаще. Лада, улыбнувшись счастливой девчонке целых 4-5 лет, внезапно помрачнела.

— С  подругой моей морально этическая проблема случилась. Это ее сюпруг так беременность обозвал, вернее то, что с этой беременностью, по его мнению, сделать положено.

Почему? Ну, два года как женаты, для себя пожить, добра нажить, друг другом насладиться. А тут на тебе уа-уа, пеленки-распашонки и так далее и тому подобное.

А она, что она?  Он же ей ульти матом: или аборт или развод.

Она в истерике ко мне за советом, а что я присоветую, если опыта никакого, только с чужих слов да рассуждений.

Мама далеко, а я рядом, подруги мы, в одном детсаду срок мотали, горшки рядом. За одной партой в колонии среднего школьного режима от звонка до звонка. Только после школы я в институт, а она — работа, любов, замуж.

Вот теперь, я думаю, она думает, а по мне, так о чем думать? Рожать надо.

Аборт — слово-то какое, бррр. Ребенка убить, себя искалечить, грех на душу взять.

А потом что? Ну, останется он с ней, надолго ль?  Рано или поздно ему наследника захочется. А если она не сможет? Он себе другую найдет. А она — ни ребенка, ни мужа. Пустота. Я ей уже все это изложила, она в слезы, тяжело, мол, только образование надумала получить, карьера, какая-никакая наметилась. Теперь весь уклад поменять придется, от многих привычек отказаться, а если он уйдет, то вообще вся жизнь перевернется. Ну и, конечно, любовь.

Любовь — это когда светло и радостно, а не когда аборт.

Мы теперь все умные, раньше говорили таинство зачатия. Таинство, а теперь? Теперь это у нас, у шибко умных, процесс оплодотворения. Раньше ребеночка вынашивали, душу живую, а теперь эмбриона таскаем. Вот и получается: таинство, душа, рождение.

Оплодотворение, эмбрион, аборт.

Завтра в Свято-Покровский монастырь пойдем, пусть Деве Марии в глаза посмотрит. Рожать надо.

Возвращался Виктор далеко за полночь.

На другом конце Города юный Ромео, послав воздушный поцелуй своей любимой, нырнул в непривычно пустые переулки. Через несколько минут его веселое посвистывание прервал надрывный детский плач…

Никитин нащупав орущую трубу, пожелал звонящему всех благ, поднес к уху. «Ты не поверишь, что сегодня обнаружил наш знакомый дворник. У тела в кармане паспорт на 22 – а с виду не меньше 60. Как тебя хохмочка?» — Вовкин голос был полон плохо скрываемого азарта. Хранитель отложил телефон и закрыл глаза.

Вдох.

Сознание расширилось, слившись с пробуждающимся Городом.

Вдох.

Звуки.

Звуки?

Чувства.

Чувства?

Эманации сложнейшего организма стали ближе, доступней.

Вдох.

Черное пятно буквально резало глаза.

Глаза?

Там таилось зло.

Зло?

Вдох.

Мелькнула и погасла серебряная нить, ведущая к ничем не примечательному перекрестку. Нужно было идти.

Сухонькая рука тронула за плечо.

— Помоги, соколик, бабушке через дорогу перебраться. Умаялась бедная, сил никаких нет. Машины шастають и шастають. Дымять и дымять. А я тебе сказ поведаю, как кручину твою горькую развеять, как беду лихую одолеть.

Виконт думал, что такие бабушки бывают только в сказках. Лучистые голубые глаза с доброй хитринкой. Мягкая понимающая улыбка. Запах абсолютно неведомых горожанину трав.

— Без жонки тебе, милок, не справиться. Одного мужского начала маловато будет. Вам бы, болезным, всех порубати, да к ногтю прижати. А не тот сейчас, мил человек, случай приключился. Ты как отыщешь то, что тебя тревожит, Берегиню зови. А ежели силой на силу пойдешь – не видать тебе солнышка ясного…

…Ее не было. Долго. Мир помрачнел, сузился. Темные тени колыхались по краям, приближаясь с каждым вдохом. Исчез центр всего. Ушла та, роднее, ближе которой не было никого. Было страшно. Было ненужно. Было одиноко.

Родная фигура вдруг возникла рядом, и мягкие руки подняли до небес…

Громкий женский ор выдернул из прошлого. Высокая холеная блондинка волала на сына. С покрасневшего лица скалился разинутый рот, над которым водрузились выпученные глаза.

Виктор глянул вниз и отшатнулся. Слезы унижения, бессильной злобы, казалось, разорвут мир на части. Стиснутые кулачки, сгорбленные плечи четырехлетнего бэбика заставляли дрожать землю.

— Ну не реви, дурашка, мать тебе зла не пожелает.

Виконт долго смотрел вслед удаляющейся паре.

Дети. Маленькие подобия взрослых или самостоятельные личности? Ангелы или демоны? Непосредственная жестокость или познание мира?

Маленький рот оскалился в злобной гримасе. «Дети кукурузы-10». Существо с бигборда явно ответило себе на все вопросы о детской сущности.

«А я еду, а я еду за туманом», — донеслось от группы в штормовках.

Стена дождя приблизилась, застучав по брезентовому пологу. «А! Это все фигня. У нас, слава богам, мир сумеречный, магия работает через пень колоду. Нежити почти нет». «Точно, у меня как раз есть одна история. Про тех, кого нет».

Зыбкое воспоминание бродило рядом, заглядывая через плечо. «С какой радости посиделки на «Великом» всплыли? — Мысль вильнула хвостом и исчезла. – Ладно. По любому на район надо идти. Хватит тебе баловать, кто бы ты ни был».

Хранитель шел осторожно, ощупывая взглядом темные углы, думая о Ладе. «Что-то в тебе есть, красивая. Что-то, чего я пока понять не могу. Что-то…»

Он уже не удивлялся отсутствию людей. Но даже машины явно спешили убраться из этого гиблого места.

Плач.

Он никогда не думал, что обычный детский плач способен так напугать. Парня буквально подорвало. Страх возник рядом, нежно приобняв за плечи.

«Эй, чего это я? Ну ревет себе бэбик…

Ага. В полночь посреди абсолютно пустого района. Да уж, чего это я”.

Виктор ускорил шаг. Смеялись рядом, но он в упор не видел источника веселья. Хоть убей! Затасканное выражение внезапно разонравилось.

Неразборчивое бормотание в двух шагах сорвало на бег. Думалось плохо. Было жутко. Злой смех не утихал.

Деревья стоически созерцали бегущего в полной тишине парня.

«Стоп. Я же слышу это не ушами. Это внутри. Что ж ты за тварь такая.

Стоп, говорю! Хватит бегать».

Хранитель остановился, вслушываясь в торжествующий детский смех, закрыл глаза. Перед ним открылся океан эфира. Наконец он увидел преследователя.

Существо с рекламных плакатов нескончаемых кукурузных наследников выглядело невинным агнцем по сравнению с этим.

Бывают дни, когда умереть, кажется, легче, чем жить. Когда безнадежность, тщетность всех усилий заставляют отчаяться и черная волна депрессии накрывает с головой. Каждое слово раздражает, каждое действие бессмысленно. Хочется выть смертельно раненным зверем, круша все подряд. Ты тонешь в тоскливой пелене одиночества, даже универсальные средства оказываются бессильными.

Голодная пустота, заполненная злобой, стояла на расстоянии вытянутой руки. Тоскливое одиночество вытягивало жизнь.

Оно было вне моральных категорий. Оно не злорадствовало, не упивалось торжеством. Что делало его во сто крат страшнее.

Попытка контакта увязла в пелене непонимания, неясное шуршание, младенческое агуканье. Все. Виктор вспомнил.

Дождь шел вторые сутки. В козырной польской четырехместке, после закрытия сотни, травили страшные истории. Русалки сменялись лешими, брестские катакомбы полесской дорогой. Отливать бегали, нервно озираясь на темные шуршащие кусты. А потом был этот рассказ.

— Младенцы, убитые матерями, не умирают до конца. Они становятся детношами. Эфирными тенями носятся они по лесам, и горе путнику, застигнутому в одиночестве. Покуда есть силы идти – тебя не тронут. Но если устанешь, остановишься – крышка. Высосут досуха. Жизнь каплю за каплей. Бежал молодым – остановишься — упадешь стариком. И нет от них спасения…

Прикосновение было леденящим и обжигающим. Казалось, все прожитые годы навалились разом. Щемящая тоска отбирала последние силы. Жизнь убегала, как деньги во время Новогодних праздников. Виконт пошатнулся, опершись о дерево. В глубине сознания хохотал ребенок.

Взахлеб

Искренно

Непосредственно

Познавая мир.

Блеснувшая в разрыве туч полная луна участливо подмигнула улыбчивым ликом: «Помираешь?»

«Ну, типа да»

«А зачем?»

Простота вопроса разрушила ступор. Поднявшаяся из глубины жаркая волна полыхнула яркими языками пламени, прочистив мозги.

Но детноша не брал даже огонь.

«Он в своем праве», — всплыло в голове. Вновь потянуло свежей могилой.

«Ты ба, яка суця. Сожрет ведь курва».

Звать на помощь не хотелось. Но умирать не хотелось еще сильнее. Виктор решился.

«Берегиня, брат Митька таки помирает, ушицы не дождется. Выручай, красивая».

Он не знал, что последует за этим призывом. Время, утекавшее сквозь пальцы, заставляло надеяться на лучшее.

Легкий ветерок принес запахи весеннего леса и бабушкиного «Наполеона».

Субстанция застыла в недоумении. Ей это было внове. Туманная фигура, выдвинувшаяся справа, пахла дымом. И молоком.

Укоризненно глянув на приходящего в себя парня, она придвинулась к детношу.

Тот отшатнулся от такой неизвестной — такой желанной силы. На пустынные улочки опустилась Любовь.

Первый вздох и первая струйка материнского молока. Первый шаг и первое слово. Первая игрушка и первая радость. Первое знание и первая дружба. Первая победа и первый поцелуй. Первая и единственная Мать.

Хранитель физически ощущал, как что-то рвется в глубине этого озлобленного одинокого сгустка эфира.

Оно проживало жизнь. Жизнь полную любви.

Все, что держало его здесь: неоформленная ненависть, голод, одиночество, таяло под лучами той единственной силы, которая может все.

Миг. И Виктор понял, что остался один.

Собачий перебрех, кошачий мяв, хлопанье дверей, перебранка соседей казались неземной музыкой.

«На криминал-FM нашего района последние новости, – донеслось из едва ползущей машины, – найдена женщина, задушившая своего новорожденного сына несвежими колготками. Родив ребенка в недолгом перерыве между запоями, она решила, что его плач будет отвлекать от поисков очередной дозы… Между прочим, дорогие слушатели, любой из нас мог видеть ее…»

Отчаянный детский плач.

Сердце рухнуло в пятки.

«Ну не реви, солнце мое, – донеслось из-за розовых штор, – мама рядом».

«Твою мать. Нельзя же так. Надо срочно попросить Вовку проверить сводки об убийстве новорожденных».

Из дневников Берегини.

Мастер и Песня

Промозглый осенний ветер сердито выдувал мокрые листья из-под ног медленно идущего мужчины.

Где-то промчался бешеный трамвай, город поглотил эти звуки, восстанавливая покой.

Ветер, ночь, шаги. Тихие, усталые шаги.

Бредущий по дороге человек пять минут назад закончил то, ради чего стоило жить — дописал Песню. Песню, которая удается лишь раз и действительно может все. Текст с комментариями  ушел по сети в надежные руки. Только теперь Мастер ощутил Усталость, Опустошенность. Когда-то он поставил перед собой казавшиеся недостижимыми цели — Песня была последней из них. Мужчина хотел отдыха. Это было единственным, чего он действительно хотел.

Пора. Когда за спиной много повидавшего человека колосятся рощи посаженных им деревьев, а возле дома бегают сыновья сыновей, понимаешь — можно отдохнуть. А заодно освободить место для мальчиков с горящими глазами.

Пора. Мастер свернул в подземный переход.

По уху вдруг диссонансом резанул неприятный и  неуместный звук. Скрипела дверь метро. Они в принципе не обладают такой особенностью, а уж тем более в четыре часа ночи. Мужчина, машинально пнув феномен ногой, вошел внутрь.

Застывший эскалатор.

Сумрачная платформа.

Горящая на мертвом табло яркая точка.

«Поезда давно не было», — хмыкнул Мастер и тут же об этом пожалел. Его лица коснулся ветер из тоннеля. Сильнее. Сильнее. Человек отшатнулся от края платформы и замер, вцепившись взглядом в черный проем. Вслед за нарастающим грохотом из тоннеля вылетел поезд. Кабина. Пусто. Первый вагон.

—          Сережа, а кем ты станешь, когда вырастешь?

—          Тем, кто будет помогать людям.

—          Врачом?

—          Нет, Мастером.

Второй вагон.

—          Ты неправильно делаешь это движение…

—          Научи меня, я хочу знать…

Третий вагон.

—          Ты хорошо поешь.

—          Хочу лучше.

Четвертый вагон.

—          Н-н-н-н -а… сука!

—          Убивать тоже искусство.

Пятый вагон.

—          Ну ты шаман!

—          Нет, Мастер…

Он лишь раз спел свою Песню. Улицы, слышавшие рев многотысячных толп, звон клинков и автоматные очереди, крики о помощи и шепот влюбленных, затихли. Впервые на его памяти улицы Города молчали.

А людям в спящих домах стало чуточку легче, лучше, светлее…

…Хвост последнего вагона скрылся в туннеле. Над опустевшей платформой исчезали последние отблески света. Минула и погасла точка на табло. Только присмиревший осенний ветер уносил обрывки мелодии.

Вторая история http://perekat.kiev.ua/?p=5016

Четвертая история http://perekat.kiev.ua/?p=5193