Кусты на берегу затрещали, и к воде вышел огромный зубр.
Тяжело поводя боками, склонил голову с обломанным рогом вниз, к потоку.
Уже много сезонов царил однорогий зверь в своих прибрежных владениях.
Даже старый шатун, не знающий соперников с тех пор, как вошел в возраст, уступал дорогу, не рискуя связываться с патриархом оболонских лугов.
Жара сменялась стужей, пока луну назад один из молодых самцов не бросил зубру вызов. Такое случалось раньше, не раз и не два.
Но сейчас однорогий проиграл.
Сильно кровил пробитый в схватке бок. Дыхание с хрипами вырывалось наружу.
Сюда, на берег великой Реки, помнящей его еще теленком, старый бык пришел умирать.
Что-то появилось из-за поворота, заскользив по водной глади.
Одно. Другое. Третье.
Однорогий поднял голову. Громкий рев пронесся над волнами.
Все дни, прожитые старым зубром, были слышны в этом звуке. Все дружеские стычки молодости, беспощадные схватки зрелости, запах самок и страх бегущих хищников. Все время его царствования в окрестных землях.
Люди на ладьях обернулись.
— Ух ты! Здоровый какой, – вскинулся рыжеволосый, порывистый в движениях юноша, – интересно, мой новый лук до него достанет?
— Угомонись, брат, — ответил крепкий, черноволосый мужчина с угловатыми, рублеными чертами лица, прикрытыми густой бородой, – он умирает.
— Умирает, наплодив зубрят на всю округу, – сверкнул зубами третий, усач с каштановыми кудрями, голубыми, как зимнее небо, глазами и небольшим шрамом над левой бровью.
— Он прожил хорошую жизнь. Для зубра, – донеслось из-за паруса, – интересно, что скажут о нашей?
— О нас будут слагать легенды, сестра! – отозвался рыжеволосый, откладывая лук. – Сотни лет, а может, и тысячи!
— Кормчий, к берегу! – четыре голоса слились в один.
— А не сдается, ли вам, родичи, что Вифсаидец говорил именно об этом месте? – вкрадчиво протянул чернобородый.
— Еще как сдается, брат мой, – отозвалась стройная девушка с густой, развевающейся на ветру гривой черных волос.
— Вот и ладно, значит, приплыли. Только что-то высоты мне маловато. Низенько как-то.
Чернобородый поднял руку.
Ближайший к реке холм содрогнулся и начал расти.
***
У-гу. У-гу. У…
Треск подлеска сорвал в ночь мудрую птицу, заморозив на месте мелких обитателей Пущи Водицы.
Велена
Мелькание ветвей, почти невидимых, но больно хлещущих по лицу.
Хруст подвернувшегося под руку кустарника.
Хрип, вырывающийся из посаженных легких.
Кочка.
Яма.
Нога скользит, опрокидывая выдохшееся тело навзничь.
Луна сволочь, скалится.
«Встать! Подъем, подруга!» — еле слышным шепотом из пересохших губ.
Тяжелая поступь в паре десятков метров.
«Вперед! Жопой шевели, коза драная! Надо же так встрять по-глупому. Где этот чернобожий асфальт…»
А куда это мы так торопимся? Мертвый грунт, что ли, ищем? Ну, тогда верной дорогой бежите, товарищи…
Яр
Что меня заставило покинуть изысканное тусовочное общество и теплое место у костра?
То ли поднадоели повторяющиеся по десятому разу разговоры о последней ХИ? Тем более мы там себя проявили не лучшим образом.
То ли понимание, что еще полчасика – и вместо дружеской попойки тут начнется абсолютно недружеское выяснение отношений.
То ли третья пол-литра таки была лишней? Кстати, где она? А, вот она родимая! Умеет все же «Гильдия» водку делать, явно не ключниц работа. Лады. А где трасса-то?
Текс, край квадрата, Ленивая поляна, так вот же она!
Стоп. А что это за лось по лесу ломится?
Перед взором обескураженного зрителя, вылетев на поляну, предстал вовсе не широкогрудый и рогатый парнокопытный зверь.
Хотя насчет широкогрудой…
В изрядно спутанных и растрепанных волосах плясали рыжие искорки, отражая свет
отдаленных фонарей.
Высоко вздымающаяся от быстрого бега…
Ой, а чего это за ней землю пучит?..
Велена
Когда сквозь листву впереди пробился электрический свет, она уже отчаялась добраться до трассы. Поляна, подвернувшаяся под ноги. Хмырь какой-то с бутылкой в руке. Все было неважно. Кроме вожделенного асфальта. Тем более Пахарь позади тоже почуял край леса.
Яр
Вот это она рванула! Понятное дело, землетрясение под ногами, это вам не вечерний моцион по парку. Вот только отчего грунт именно за ней спокойно не лежит?
А это еще что за персонаж?
Из лесу вслед за девушкой, прямо на гребне вздыбившейся земли, появился чувак в лесном «камуфле» с капюшоном. Коренастый бородатый мужик стоял на несущейся тверди, как на обычном «метрошном» эскалаторе. Скучающе, без эмоций. Только что книжку не читал.
Беглянка обернулась. Выдала короткую идиому, от которой у меня свернулись в трубочку уши.
Я позабыл и о бессонной ночи в карауле на Белой Башне, и о почти литре плещущейся внутри «Першой Гильдии», и о том, что, возможно, тот, кто убегает, не всегда прав.
— Эй, любезный! Вы что, ослепли? Девушка не хочет!
Очень кстати пришлась недопитая (самую малость) поллитра. Бутылка свистнула в воздухе, брызнув осколками после столкновения с головой в капюшоне.
Разом осыпался земляной вал под ногами «камуфляжного». Мужик пошатнулся, припав на левое колено, а затем, резко обернувшись, махнул рукой.
Внизу вдруг стало подозрительно просторно. Край внезапно возникшей ямы приложил по затылку. Со всего маху. С высоты без малого двух метров. Еще и коряга. Как всегда не вовремя. М-да. Не с нашим ссакрским счастьем.
Больно. Обидно. Но не убедительно.
Вот как встану сейчас. Полежу немного и встану.
Бородач, бросив короткий взгляд на упавшего парня, повернулся к своей изначальной цели.
Та времени зря не теряла.
За эти, казалось, недолгие секунды, уже успев добраться до черной ленты шоссе.
Преследователь раздраженно хлопнул в ладоши, но короткая судорога земли утихла, наткнувшись на залатанную битумную полосу.
Велена
— Упс, – бросила рыжевласка. – Потанцуем, Пахарь?
Она оскалилась в брезгливое лицо под капюшоном и мягко перетекла с ноги на ногу.
Дальнейшее заняло меньше десятка секунд, хотя каждая, казалось, растянулась в минуты.
Дробный, немного глуховатый перестук каблуков. Плавный изгиб тела, вытянувшегося в струнку. Запрокинутое к темному небу лицо. Воздух дрогнул, потек. Подернулись рябью деревья, кусты, звезды, ошалевшие глаза случайно пробегавшего мимо кота. Всплески рук, зовущих, завораживающих, плетущих сеть, соединяющую небольшую полянку в лесу с чем-то бескрайним, первородным и могучим.
И невозможный, немыслимый здесь, в сотнях километров от ближайшего моря, шум прибоя.
Тело в камуфляже, словно подхваченное гигантской волной, с размаху впечаталось в ствол ближайшей сосны.
Она шагнула к яме, где слабо ворочался хмырь, пожертвовавший бутылкой.
— Вставай, Рыцарь Печального Образа. Чего вывалился? Ща еще набегут. Ноги делаем. В темпе, болезный, в темпе. Раз-два, раз-два.
Подхватила под руку все еще слабо соображающего парня и, прихрамывая, двинула по шоссе.
— Х-м. Какой любопытный экземпляр, – таяло над успокаивающимися деревьями, – пожалуй, эта в состоянии справиться с задачей. Надо приглядеться поближе.
Исчезла вдали инвалидная парочка. Простыл и след таинственного наблюдателя.
На поляну, к неподвижному телу в «камуфле», выскользнуло еще одно. Высокий усатый парень в такой же расцветки маскхалате, на диво верно вычислив направление, с ненавистью посмотрел вслед ушедшим.
Рядом, под левой рукой, как безошибочно определяющий настроение хозяина пес, пошел волнами покрытый иглами холм.
***
Вселенная безгранична. В ней масса миров. Одни, по большей части молодые, пропитаны исключительно телесными, животными энергиями и устремлениями. Со временем их дополняет энергия разума, а за ней и духа. В каких пропорциях они сплетаются, зависит лишь от населяющих конкретный мир.
Где-то коварные маги создают жутких тварей и собирают армии в надежде завоевать Вселенную.
Где-то тысячелетиями не прекращается незамутненная ничем животная борьба за жизнь.
Где-то столетие за столетием продолжается звериная грызня за самку поаппетитнее, замок посуше, место поденежнее, «мерседес» побыстрее. А немногочисленные святые просто не успевают что-либо сделать.
Где-то жестоко давят инакомыслящих, заменив Веру Религией, а вместо Идеи возводя на пьедестал закостеневшую Церковь.
Где-то перешедшие грань ученые поворачивают реки вспять, поднимают целину, модифицируют живое, уродуя родную планету, заваливая ее поля отходами, а океаны – нефтью.
Где-то погружаются в ловлю эфирных дракончиков, гоняясь за эзотерической модой, выполняя непонятные ритуалы и не приобретая ничего, кроме ложного чувства сопричастности.
Такие миры зачастую причисляют к Нижним.
Но затем что-то неуловимо меняется, и все смерти, мучения подвижников, запретные или незамеченные труды философов пробивают-таки броню, не дающую развиваться «существу, предрасположенному к разуму». Все больше возникает сперва Людей Разумных, а затем и понимающих, что разум – это еще не все.
Так проявляются Верхние миры.
Но как редко встретишь чистый цвет, так и большинство населенных планет зависают посредине между Зверем и Ангелом. Их жители мечутся от недостатков к достоинствам, лавируя промеж «тварными» желаниями и неосознанными высокими стремлениями.
Способные в любой момент как вознестись, так и рухнуть вниз.
Миры Середины.
Именно такая цивилизация уютно расположилась на зеленой планете, третьей от Звезды спектрального класса G2V, единственной в системе, называемой ее жителями Солнечной.
Земле.
***
Трое братьев и сестра – говорит легенда. Четверо, оставивших позади старый мир, и отправившихся в неизведанные земли. В поисках предсказанного края.
Трое братьев и сестра – говорит легенда. Но было то, что объединяло их крепче крови.
Они хотели добра живущим. Были готовы познавать мир в его бесконечном многообразии. Веря, что человек может все.
Старшего еще в детстве быстрые на язык отроки звали Тугодумом. Меж собой. Когда он не слышал. И никто из его родичей тоже.
А умудренные старцы качали головами, когда малец подолгу замирал, глядя в яр, заполненный туманом. Или сворачивался калачиком подле огромного дуба, помнящего рождение мира.
«Либо великое благо принесет он роду, либо великую беду», – неслось над притихшим селением их слово.
Малец рос, и уже никто не мог сказать точнее него, какое поле даст лучшие всходы. Когда земля готова принять семя, а когда ей надо постоять под паром.
С каждой луной он все лучше понимал нашу Матушку, лаская ее по весне, сразу после пробуждения ото сна. Меряя локоть за локтем босыми ногами в разгар летнего зноя. Провожая на отдых в ворохе пожелтевшей листвы.
Он чувствовал Ее как никто другой. Ее соки, ее почву. То плодородную и щедрую. То скупую и пересохшую. Знал, не открывая глаз, где Она нырнет в яр, а где, вздохнув полной грудью, вздыбит к небу бугры холмов.
Знал настолько хорошо, что Ей стало неловко обманывать его ожидания. Он видел себя Ее частью. И доносил свое видение до людей. Всех, кто этого желал.
А потом пришло время дальнего пути. И легли червленые щиты поверх бортов стремительных ладей. Ладей, на которых…
***
…он стоял не один.
Растаял над озером отзвук непроизнесенных слов. Туман, медленно плывущий над водой, ватным одеялом окутал две фигуры под плакучей ивой. На другом берегу закричала сова (может, та самая). Легкая рябь исказила очертания звезд. Проплыл над лесом собачий перебрех, и все стихло.
Один из сидевших под деревом поднялся, оказавшись той самой рыжеватой бестией, полчаса назад наглядно доказавшей истинную силу искусства.
Невысокая. Тонкие черты лица. Нос с небольшой горбинкой. Царапина на щеке. Уже подсохла. Потертая кожаная куртка. Просторные синие штаны, почти шаровары, с заплаткой слева. Ботинки в тон, на небольшом каблуке.
Она шагнула к воде, зачерпнула полную пригоршню.
— Сударыня, что это было? – полулежавший под ивой парень коснулся шишки на затылке.
Велена
Росту скорее среднего, не баскетболист. Чуть раскосые глаза, тонко намекающие на примесь восточных кровей. Не хлюпик, но и до Арнольда далековато. На руке браслет с непонятными вышитыми знаками. Защитного цвета старомодная рубаха, вылинявшие брюки.
И сапоги. Ах, какие у него были сапоги! Весь мушкетерский Париж дружно бы удавился от зависти, а затем отдал все накопленные луидоры за такую обувку. Не современные берцы-гриндерсы-говнодавы, столь популярные у детишек пубертатного периода. Не пудовая солдатская кирза. Не подиумные гламурные ботфорты, грозящие развалиться после первой же пробежки.
Хорошей выделки, темного отлива пропитанная кожа. Средней толщины подошва. Чуть утяжеленный набойкой носок. На три пальца недостающее до колена голенище. Функциональное совершенство.
Не зря в определенных кругах к молодому человеку накрепко прилипло прозвище Кот в Сапогах. Со временем сократившееся до Кота. Носимое вюношем наравне с именем, доставшимся от родителей.
— Пахари земные, – отозвалась девица. – Хорошо, один зеленый, отстал. Приляг, болезный, ща сотряс твой попускать будем.
Она плеснула водой прямо на пострадавшую голову, Яр зажмурился, ожидая холодного душа, но озерная влага повела себя странно.
Будто материнская рука легко коснулась висков, унося боль, помутнение, усталость. Лаская, придавая покоя, сил, уверенности.
— Так-то лучше. Еще чутка поваляешься и можешь топать. Я, кстати, Велена.
— Меня Ярославом зовут. Погодите, красивая, – встрепенулся юноша. – Я все же вашу очаровательную, мне-е-е, шею спас. Какие к Морготу Пахари?
— Оно тебе надо? Большие злые дядьки, если коротко, забудь как страшный сон. Меньше знаешь…
— Не-не-не, я не приверженец спорной теории про многие знания. Давайте уж подробнее.
— Ну, как скажешь, богатырь ты наш. Родичи все равно не раньше чем через час доберутся. В сказки веришь?
— Я верю в старый добрый прямой выпад, а за сказками признаю зерно истины. Ну, там «есть многое на свете…»
— Угу, выпад, значит. А как тебе такое зерно…
…немного их было, поверивших Слышащему Землю. Только самые верные, молодые да смелые. Перед отплытием он с братьями долго сидел с пришлым Рыбаком. Тот горячился, размахивал посохом, что-то чертил на земле. Потом они вместе ушли из селенья, а вернувшись, держались как родичи.
Старейшины привычно хмурились, но остановить Слышащего с родней не пытались.
Три ладьи ушло в неизвестность. Три ладьи, семь десятков человек.
Они верили своим вожакам. Ведь каждый из решившихся уже что-то мог. Что-то неподвластное оставшимся. И каждый верил, что человек может все.
Долго они плыли вдоль берега Гостеприимного моря, затем по Великой реке.
Через пороги, отбиваясь от зверья и лиходеев. Пока Кий с родичами…
— Погодите-ка, а причем здесь Основатели Киева?
— Они не только Город основали, но и Роды. Старший Род, как ты уже понял, сроднился с Землей. Отчего думаешь у нас в центре так много холмов, а то и целых гор? Старокиевская, Михайловская, Замковая, Воздыхальница, Детинка, Щекавица? Уж очень Слышащий высоту любил. Ну, легенда так говорит. Тогда еще все было хорошо.
Велена поудобнее оперлась о ствол ивы.
— Работали вместе. Как наш Город так быстро в рост пошел? Кто холмы для обороны поднимает, кто плотникам работу облегчает, кто дождь для урожая подгоняет, кто зерно заговаривает. Пахари те же, из первых. На раз из любого песчаника чернозем сотворяли.
Ее глаза потеплели, мечтательная улыбка прогнала из глаз обеспокоенность, придав усталому, осунувшемуся лицу спокойную, пронзительно-глубинную красоту. Еще больше подчеркивающую тоску, звучащую в рассказе. Тоску по давним, былинным временам, когда трава была зеленее, а люди лучше.
Яр не понимал причин, вызвавших эту скорбь. Не знал точно, чем закончится история, но чувствовал завораживающую обреченность в словах Велены. Девушки, непохожей ни на занятых карьерой и мальчиками девиц с работы, ни на «трепетных ланей» с ролевых фестивалей, ни на феминистически настроенных барышень с ХИ.
В ней ощущалось что-то настоящее. Причем не пресловутое «женское начало», скорее те общечеловеческие черты, которые привлекают любого вменяемого гомо сапиенс больше, чем Valeriana – представителей семейства кошачьих.
Ярослав мотнул головой, отгоняя наваждение.
— А каким боком вы к этому всему относитесь?
— Я из Рода Лыбеди.
— А с чего ваши родовитые братья стремились оторвать такую прелестную голову?
Велена закрыла глаза.
Как объяснить за пять минут то, что складывалось веками.
Сперва союз, крепкий, как сама дружба. Рассвет идеи, совместная работа, открытия и свершения.
Уход Основателей, оставивших после себя взрослых правнуков и учеников, твердо вставших на путь познания.
Соперничество среди последователей, сперва шуточное, игривое, но с каждым десятилетием все более гнетущее и темное.
Угроза из Степи. Все более и более серьезная. Бесконечные хазары, печенеги, половцы.
Казалось, вот оно! То, что вернет былое единство!
Но нет, что-то пошло не так, в системе завещанной Основателями. Роды не нашли ничего лучше, чем влезть в княжеские усобицы.
То, что теперь называют политикой (кроме как в приличном обществе, где «это» вообще никак не называют), стало соломинкой, сломившей шею тяжеловозу.
Тогда впервые Род пошел на Род.
То, что должно было открывать в человеке его лучшие стороны, задохнулось под весом людских пороков. Власть. Зависть. Злоба. Гордыня.
Многие тогда кивали на чью-то злую волю. Или рок, повисший над учениками Основателей. Их можно было понять. Любая мелкая оплошность превращалась в серьезную ошибку. Неудача оборачивалась поражением. Недопонимание – ссорой.
А затем пришли тумены Бату-хана. Оказалось, эти грязные, засаленные коротышки тоже кое-что умели…
— Благими намерениями, – криво усмехнулась Велена, – как любят говорить всезнающие последователи Христа. Почему люди постоянно хотят как лучше, а выходит как всегда? Почему стоит уйти лучшим из лучших, лучшие из худших сразу костенеют в своих убеждениях, становятся нетерпимыми, самоуверенными, стремятся стать истиной в последней инстанции? А молодые начинают бунтовать, радостно упираются рогом, ускоренно создают себе «точку зрения» и торжественно забывают о разуме. Заменяя его упертостью и поклонением перед авторитетами. Очень быстро становясь теми, против кого они так рьяно бунтовали. Убей Дракона. Замкнутый круг, безумное колесо, пищи, но беги.
— Ну, не знаю. Сложная у вас конструкция какая-то выходит. Чересчур. Казалось бы – хочешь добра – неси добро. О любви не забывай. Надо будет наказать – накажи, но с любовью. Чтобы не озлобить, а показать – ты не прав, но крест я на тебе не ставлю. Трезво смотри на себя и свои недостатки. Не обманывайся, анализируй свои стремления, что тобой движет. А главное – думай, мозгами пользуйся почаще, развивай свое главное достояние. Иначе не человек ты, а тварь дрожащая. И права никакого не имеешь. Ни на что.
Велена задумчиво посмотрела на парня. В ее прищуренных глазах мелькнул интерес.
— Ишь ты, философ доморощенный. Сам-то часто так делаешь?
— Ну, я не волшебник, учусь только.
— Во-во, вумный как вутка.
Девушка резко поднялась, одним плавным движением оказавшись у воды. Слегка наклонила голову, прислушиваясь.
— М-да. Недоговорили. Ну, бывай, богатырь. Голову береги.
Она шагнула на розоватую от восходящего солнца озерную гладь, и быстро, но не суетливо, направилась к другому берегу.
По воде, аки посуху.
— Фигасе! – Ярослав откинулся на корень, еще хранящий тепло ее тела.
— А не слишком ли я башкой стукнулся? — вопросил он у нахохлившегося на ветке воробья.
Тот почему-то не ответил.
Озеро лежало под ногами голубой переливающейся каплей. Великая…
***
…загадочная стихия. Изменчивая и постоянная. Могучая и нежная. Способная одновременно дарить людям жизнь и играючи разносить в щепки их творения.
Притягательная и пугающая. Грозная и завораживающая.
Еще когда они были молоды – гласит легенда – каждый из четверых выбрал свой Путь.
Младшую всегда тянуло к воде. Совсем несмышленышем братья оттаскивали ее от колодца, отлавливали возле реки. А когда она впервые увидала море, увести ее с берега не могли до первых петухов.
Вода была ее страстью, ее отрадой, ее советчицей и наставницей. Никто из соплеменников не мог так долго парить в голубой бездне, задержав дыхание. Неуловимой, стремительной тенью, скользить среди пенных гребней. Лучше понимать крутобоких дельфинов, с младых ногтей ставших ее второй семьей.
Она могла предсказать шторм по малейшему дуновению зефира, точно знала, куда пойдут косяки кефали, и даже старейшина глубоких омутов – огромный сом – без возражений принимал ее игры.
Как будто балуя и никогда не ошибаясь, называла она места для колодцев, а знатные лозоходцы слушали ее слово, как веление Богов.
Все чаще уходила она на безлюдный берег моря и кружилась там в завораживающем танце, каждым движением тела ощущая и познавая свою стихию. Плавный поворот головы будил пенистый прибой, взмах руки – приливную волну, изгиб бедер – штормовой вал.
В движении сливалась она с голубой гладью, делая воду частью себя, а себя – частью ее.
Постигая, впитывая, воплощая.
До той поры, пока нескладная дочка кузнеца, до одури боящаяся моря, не пришла попросив примирить ее с Водой. «Угораздило ж влюбится в рыбака», — понурив голову, шептала девчонка. Затем приходили еще и еще.
Через пять лет, на ладьях, плывущих в неизвестность, рядом с ее первой ученицей…
Второй раздел романа читайте тут
